maelor занимаемся исключительно серьезными научными изысканиями - семейная история благороднейшего и древнейшего рода Монфоров в исполнении кота Василия, обитателя Изнакурнож при НИИЧАВО.Читающие на работе да читают сие на свой страх и риск :)
- Ну-с, так... - сказал хорошо поставленный мужской голос. - В некотором было королевстве, в некотором графстве жил-был сеньор, по имени... мнэ-э... ну, в конце в концов неважно. Скажем, мнэ-э... Симон... У него было три сына. Первый...мнэ-э-э... Третий был дурак, а вот первый?..
Пригибаясь, как солдат под обстрелом, я подобрался к окну и выглянул. Дуб был на месте. Спиною к нему стоял в глубокой задумчивости кот Василий. В зубах у него был зажат цветок кувшинки. Кот смотрел себе под ноги и тянул: «Мнэ-э-э...» Потом он тряхнул головой, заложил передние лапы за спину и, слегка сутулясь, как Гильем Тудельский, раздумывающий над очередным стихом, плавным шагом пошел в сторону от дуба.
- Хорошо... - говорил кот сквозь зубы. - Бывали-живали граф да графиня. У графа, у графини был один сын... мнэ-э... дурак, естественно...
Кот с досадой выплюнул цветок и, весь сморщившись, потер лоб.
- Отчаянное положение, - проговорил он. - Ведь кое-что помню! «Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь - на обед, Рутьер - на ужин...» Откуда бы это? А Рутьер, сами понимаете - дурак, отвечает: «Эх ты, поганое чудище, не уловивши черна ворона, да кушаешь!» Потом, естественно - каленая стрела, все три головы долой, Рутьер вынимает три сердца и привозит, кретин, домой матери... Каков подарочек! - Кот сардонически засмеялся, потом вздохнул. - Есть еще такая болезнь - склероз, - сообщил он.
Он снова вздохнул, повернул обратно к дубу и запел: «Над Монсегюром луна восстает, серые стены сияньем зальет, волка не бойся, Монфор не придет...» Он в третий раз вздохнул и некоторое время шел молча. Поравнявшись с дубом, он вдруг немузыкально заорал: «Спи, моя девочка, спи!!!» В лапах у него вдруг оказалась массивная лютня - я даже не заметил, где он ее взял. Он отчаянно ударил по ней лапой и, цепляясь когтями за струны, заорал еще громче, словно бы стараясь заглушить музыку:
Montfort
Es vive
Es vive...
Нет, не то. Пр-роклятый склероз... как же, бишь, там... es fort? Да, наверное... Montfort es fort, es fort... что бишь там дальше?..
Он замолк и некоторое время шагал, молча стуча по струнам. Потом тихонько, неуверенно запел:
Король наш Карл, великий император,
Провоевал семь лет в стране испанской.
Весь этот горный край до моря занял,
Взял приступом все города и замки,
Поверг их стены и разрушил башни,
Не сдали только Сарагосу мавры.
Марсилий-нехристь там царит всевластно,
Чтит Магомета, Аполлона славит,
Но не уйдет он от господней кары.
Аой!
Он вернулся к дубу, прислонил к нему лютню и почесал задней ногой за ухом.
- Труд, труд и труд, - сказал он. - Только труд!
Он снова заложил лапы за спину и пошел влево от дуба, бормоча:
- Дошло до меня, о великий государь, что в славном городе Монфоре жил-был сеньор, по имени... - он стал на четвереньки, выгнул спину и злобно зашипел. - Вот с этими именами у меня особенно отвратительно! Амори... Ги... Кто-то де чей-то... Н-ну хорошо, скажем, Симон. Симон де... мнэ-э... Симонович... Симон де Симонович Четвертый... Или Пятый? Все равно не помню, что было с этим Симоном, Четвертым или Пятым... Ну и пес с ними, с номерами, начнем другую...
Я лежал животом на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается, подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки - словом, мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но это были французские, бретонские, гасконские, прованские, окситанские, пьемонтские, по-моему, даже английские, валлийские, шотландские, испанские и немецкие сказки, легенды, притчи, баллады, песни, романсы, сирвенты и канцоны. Склероз приводил его в бешенство, несколько раз он бросался на ствол дуба и драл кору когтями, он шипел и плевался, и глаза его при этом горели как у дьявола, а пушистый хвост, толстый, как полено, то смотрел в зенит, то судорожно подергивался, то хлестал его по бокам. Но единственной песенкой, которую он допел до конца, была «Жил-был Анри Четвертый», а единственной сказочкой, которую он связно рассказал, были «Семь Симеонов» («Или все-таки пять? Мнэ-э...»), да и то с некоторыми купюрами. Постепенно - видимо, от утомления - речь его обретала все более явственный кошачий акцент. «La stra a va anans... мнэ-э... мнэ-э... мнэ-а-ау!.. sensa fin leugn da l'uss dont a part...». В конце концов он совершенно изнемог, сел на хвост и некоторое время сидел так, понурив голову. Потом тихо, тоскливо мяукнул, взял лютню под мышку и на трех ногах медленно уковылял по росистой траве.
